В профсоюзной среде Иван Иванович Мохначук – человек легендарный, стоявший у истоков не только возглавляемого им профсоюза угольной промышленности, но и профдвижения всей новой России. Сегодня он – гость нашей новой рубрики «Имена»:
Жить стало лучше, жить стало веселее!
— Иван Иванович, вы в Волгограде не первый раз, но хочется узнать впечатления от города сегодня. Заметили изменения?
— У меня здесь близкие друзья живут, но раньше я был в Волгограде году в 1996-м.  Тогда это был город грязный, какой-то убитый, тяжелый сам по себе. В палатках на углах что-то продают, что-то покупают, шум какой-то. Одним словом, цыганщина сплошная. А сейчас я приехал совсем в другой город. Он заметно преобразился в лучшую сторону! Прошло немало времени, но есть с чем сравнить. 
Я вам скажу, почему Волгоград и промышленность региона пострадали в значительной мере при переходе от социализма к капитализму. 
Наша советская экономика была тяжелая, экономически невыгодная по отношению к производству других товаров народного потребления, потому что она в себе таила, так сказать, двойственность. Оборонка развивалась параллельно с мирной промышленностью. А за рубежом этого не было, и там они быстрее развивались, более эффективно перенастраивались, потому что нам, чтобы внедрить что-то новое, надо было учитывать двойную технологию. Это всегда сложнее.
И вот эта неэффективность нас в итоге и подвела. С нами никто не воевал, а мы все закладывали, закладывали и закладывали средства в оборонку.
Взять к примеру волгоградские заводы.  Продукция, которая на них в прошлом производилась, сегодня не востребована. В наши дни не проблема что-то произвести, сегодня проблема продать. И вот те технологии, которые были в советское время, они не соответствуют требованиям сегодняшнего дня. А перенастроить любой завод – это большая проблема. Нужны инвестиции, нужно потеть, строить, перестраивать, отвечать за коллектив. И потенциальный инвестор сегодня кладет в банк под депозит в 20 процентов и сидит, балдеет. Проценты капают, ничего делать не надо. Поэтому экономика - это очень сложный механизм и наследие у нас тяжелое, но ничего, мы постепенно все препятствия преодолеваем. По меньшей мере в наших шахтерских регионах, которые я досконально знаю, люди стали жить заметно лучше.
— Честно признаюсь, у меня к шахте какое-то суеверное отношение с детства от рассказов мамы. Отец в молодости работал шахтером, пока мама не настояла на переезде из-за «бесконечных траурных процессий» после аварий. Ждать мужа со смены становилось невыносимо…
—  Вы мне детство мое напомнили. Наш городок, посёлок, шахту «Пионер», «Лентинскую», «Капитальную», «Восточно-Западную».
Когда происходит авария на шахте, машины военизированной спасательной части, буханки, летят с сиреной. Все вздрагивают и с напряжением смотрят, куда поехали машины: на запад, на восток, на какую шахту. Женщины крестятся: «Слава богу, это не к нам!» 
Помню похороны на шахте «Пионер», где отец работал. Во дворе комбината стоят табуретки, шахтерские лампы с огоньком горят, и гробы стоят. Шахтеров хоронили, это я на всю жизнь запомнил. Ведь я родился под терриконом в лагерном бараке, поэтому да, я знаю, что это такое.
— Тем не менее, вы спустились под землю и связали с этой отраслью всю свою жизнь. Никогда не думали заняться чем-то другим, во власть пойти, стать политиком?
— Мой отец всю жизнь в шахте проработал под землей. У меня мама работала под землей. Город чисто шахтерский. И брат работал под землей, и тесть, и теща, и жена у меня - дочь шахтера. И как-то так сложилось, что на шахтерском уровне было куда идти. В общей сложности под землей я работал 12 лет.
После армии меня пригласили работать в милицию, сулили от шахты дать комсомольскую путевку, направление, потому что не так просто было туда попасть. Но я для себя определился, и профессия у меня интересная - механик -  это не горняк, а нечто большее. Уголь вынимаем, и проходка, и лава, -  все в движении. У нас постоянно динамика, и каждый раз возникает новая задача, которую надо решать как механику.
Мы с детства знали географию, отец приучал нас работать с картами Кстати, он меня научил играть в шахматы, когда я еще читать-писать не умел. Работа в шахте тоже развивают логику, у меня с ней проблем потом никогда не было.
Про шахтеров и шпионов
- Ваше формирование, как профлидера началось с протестов шахтеров в конце 80-х? А потом «лихие», как теперь называют, девяностые. Громкие, на всю страну, шахтерские забастовки. Как это было?
- В 1989 году, когда начались забастовки шахтеров, я работал в ремонтной смене. У нас ее «дикой» называли, потому что в 5 утра уже на шахте надо быть, а в 7 часов -  в забое. Наши шахтеры тогда приняли решение не выходить из-под земли, потому что ситуация в городе была сложная со снабжением, с продуктами питания.
Было много недовольных, несмотря на Крайний Север. Вроде, казалось бы, снабжение должно быть получше, но тем не менее. И я ребят уговорил, выйти из-под земли, остаться в актовом зале, не одеваться, не мыться, а нам пойти в шахту и завершать ремонтные работы. А когда вышел из шахты, в коллективе уже начались бурления определенные. Мы приняли решение бить забастовку по шахте под лозунгом «Ни тонны угля, ни метра проходки».
Но всё, что касается жизнедеятельности шахты, ремонтной работы, всё мы делали, соблюдали техрегламенты, сохраняли шахту, потому что мы понимали, что если лаву не закрепить, то угольные пласты её просто задавят, и мы потеряем рабочие места, потеряем предприятие, а нам идти просто больше некуда.
И мы приходили в наряд, сидели там смену 6 часов, как положено на шахте. Кто в шахматы играл, кто в карты, кто спал, кто анекдоты травил. А наша бригада занимались ремонтом и подготовкой.
И тут объявили конференцию городскую по поводу забастовки. Мы пришли в Дом культуры, в президиуме сидят и формируют забастовочный комитет секретари горкома партии, председатель теркома профсоюза и из рабочих два человека. А мы, работяги, в зале сидим, ерничаем. Меня тут черт дернул встать и сказать: «Ребята, кого мы избираем в забастовочный комитет? Собственно, против них мы и бастуем! У них ворох нерешенных проблем с социалкой, с питанием, а мы их избираем в комитет!»
Разумеется, всю эту партийную номенклатуру смели, сформировали свой забастовочный комитет: от шахты по два человека, от остальных предприятий по одному.  Дальше встает Владимир Ильич Ковальский, и говорит: «А где этот пацан (мне был 31 год), который в зале выступал, вот его давайте в забастовочный комитет!»
Потом меня избрали председателем забастовочного комитета города. Пришлось организовать забастовку, требования все писать, одним словом отставить интересы шахтеров.
Сейчас некоторые говоруны с телеэкрана несут какую-то околесицу про забастовки 80-х годов, договорились до того, что шахтерами управляли западные спецслужбы. Рядом никаких шпионов не было! За мою бытность председателем забастовочного комитета, мне ни разу никто не позвонил, ни с какого там посольства. Ни один иностранец и близко не стоял к протестам, это я вам ответственно заявляю. Сейчас читателям понять трудно, чего это шахтеры бузили, но я скажу: детей покормить порой было нечем. И была власть неспособная управлять. Вот и все спецслужбы.
Власть растворилась, как мираж
— Как развивались события и как власть реагировала на протесты шахтеров?
— Мы быстро сообразили, что город своеобразный, это же бывший ГУЛАГ, дети, так сказать, заключенных по политическим статьям и уголовников. В такой гремучей смеси все что угодно может произойти. Мы приняли решение, обо всём, что в городе происходит, рассказать людям.
Пришли на «Радио Инта» к главному редактору Наталье Филипповне Козиной, которую я лично знал, поскольку раньше в школе она меня учила русскому языку и литературе. Говорю, дайте, микрофон, я с городом буду говорить. Она, мне: «Ты что, с ума сошёл? Не могу по закону, не дай бог война или чрезвычайная ситуация, мы должны быстро переключиться». Тогда мы пишем ей решение забастовочного комитета, я прихожу, сажусь к микрофону и докладываю ситуацию в городе.
Только полная открытость, гласность дала нам возможность удержать город от анархии.
За все время забастовок мы не только поддерживали в порядке наши рабочие места, но еще и планы умудрились выполнить. Михаил Иванович Щадов, министр угольной промышленности, удивлялся: «Как это вы бастовали и план выполняли?» 
Мы сняли мэра города, его заместителей, сняли дирекцию ОРСа (отдел рабочего снабжения) полностью. Мы даже умудрились снять начальника КГБ, на всякий случай. Советское время, 89-й год. И дальше вы говорите про власть. Понятно, что волна, эйфория, должность представительства забастовочного комитета, все рычаги у нас были.
И поскольку власти в городе не было, сессия городского совета депутатов объявила выборы мэра города. Было 17 кандидатов на эту должность. Когда люди выдвинули меня, 14 претендентов сняли свои кандидатуры, испугавшись конкуренции. 
Но, я понимал, что город к зиме не готов, а это крайний Север. Все директора предприятий были настроены категорически против меня, потому что мы им портили жизнь. 
Если я пойду мэром, город заморозят, люди будут страдать, в итоге я буду виноват. Мы все будем виноваты, и себя дискредитируем, а пользы для людей от этого не будет.
Я тогда позвонил Александру Павловичу Боровинскому, имевшему большой опыт работы в ПГО «Полярноуралгеология», и предложил поддержку в случае его согласия работать в должности мэра. Его избрали, и он был хорошим градоначальником. Потом его назначили председателем Государственного комитета Республики Коми по геологии и недропользованию, а в 1992 году – министром природных ресурсов республики. 
Способный, с большим потенциалом человек долгое время из-за своих прогрессивных взглядов был неугоден партийным функционерам и только с нашей поддержкой смог реализовать себя, принес немало пользы людям и республике в целом. Так что мы не только «бузили» и шатали партийную власть, но и строили новую структуру управления не на принципах корысти и кумовства, а в интересах большинства людей, наших земляков. 
Путевка в профсоюз
— Как складывалась ваша личная карьера после ухода из власти?
— На профсоюзной конференции меня избрали председателем и закипела новая для меня жизнь. Потом в 2001 году встал вопрос о создании профсоюза угольщиков России. До того у нас была конференция Федерации профсоюзов Коми-Республики.
Мне предлагали баллотироваться на выборах председателя Федерации профсоюзов Коми-Республики, но я отказался, опыта мало. И мы тогда избрали Владимира Александровича Торлопова (будущего главу республики) председателем Федерации профсоюзов.  
А потом уже, когда встал вопрос формирования профсоюза угольщиков России, в конце 1990 года мы провели встречу профлидеров в Кузбассе, выставили требования Министерству угольной промышленности.
На съезде в ходе выборов председателя, я проиграл Виталию Ивановичу Будько, потому что Кузбасс — это более сильный регион, шахтеров больше. И у меня не было мысли дальше куда-то двигаться. Но после съезда он ко мне подошел и предложил стать заместителем. Мы впервые тогда в истории профсоюзов России и Союза, приняли устав.
Вот и с тех пор, с мая 91-го года, я работаю в профсоюзе. В 98-м году у нас начался очередной процесс формирования правительства, и Сергей Владиленович Кириенко, будучи премьер-министром, пригласил Виталия Ивановича Будько на должность федерального министра.
Тут начались забастовки и рельсовые войны 1998 года, и мне, как заму, пришлось этой проблемой заниматься. 
Уже после кризиса 1998-го года в июле меня избрали председателем отраслевого профсоюза, с тех пор и работаю на должности. Вот так сложилась судьба. Уйти во власть мне предлагали не раз, и в 90-м году я даже баллотировался в депутаты Верховного Совета России.
Уже много позже, когда я был доверенным лицом у президента Путина, после его победы на выборах, при формировании различных федеральных структур, мне предлагали место губернатора. Но я отказался, прекрасно понимая, что из Москвы легко уйти, в Москву вернуться невозможно.
Кроме всего, в «чужом» регионе существует достаточно большой клубок проблем, очень много противоречий между олигархами, разными группировками, бандитскими в том числе, финансовыми группировками.  По сути, надо со всеми воевать. 
И когда меня пригласили в администрацию президента, я выложил всю ситуацию по данному региону, объяснил, почему нужно снимать прокурора, начальника ФСБ, в судах навести порядок. Заместитель руководителя администрации задал только один вопрос: «Ты откуда все это знаешь?» «Все факты подкреплены датой, точным временем события потому, что у нас в профсоюзе везде свои люди есть, - говорю я ему.- Даже в ФСБ профсоюз есть».
Поэтому мы все знаем, если хотим. Если не хотим, то и не знаем. Ну, со мной по-хорошему, так сказать, распрощались. Потом было предложение уйти в правительство на должность федерального министра. Но, у меня характер, мягко говоря, не подарок, и если меня, к примеру, хотят использовать втихую, я молчать не буду. 
Как-то один губернатор предложил мне стать членом Совета Федерации в благодарность за помощь региону. Я ему тогда честно сказал: «Зачем тебе эти неприятности? На кону пенсионная реформа, я ж не промолчу, а потом у тебя будут проблемы!»
А проблемы, я вам скажу, возникают очень просто. Чиновники сидят в Москве, кнопки нажимают, где-то кислород субъекту перекрывают. В субъекте растет недовольство, следом прилетают претензии к губернатору из Москвы. 
К сожалению, скажу откровенно, в Москве много чиновников, не прошедших определенных этапов карьерного роста, и они далеки от народа. Я сужу по угольной отрасли. У нас после забастовок правительство поняло, что с шахтерами сложно разговаривать, и если они упрутся, то могут многое наваять. Чтобы сбить волну протеста, было принято решение закрыть убыточные шахты.
У нас действительно были шахты убыточные, плановая экономика в наследство досталась России. Было проведено акционирование шахт, но государственный пакет акций оставался. А вскоре и его решили продать. Для этого нужно было неликвидные активы убрать, реструктуризировать, а ликвидные продать, чтобы потом выйти на другой уровень и переложить ответственность за то, что происходит в угольной отрасли с государства, с власти на собственника.
И у нас была создана комиссия по социально-экономическим проблемам и ситуации уголовной отрасли. Ее возглавлял, как правило, первый вице-премьер. Там и Каданников был, и Сосковец, и Чубайс, и Потанин и кто только не был. С ними тяжело шел разговор, потому что совершенно разные полюса, разные понятия.
Но когда мы их опускали в шахты и они видели в каких условиях работают шахтеры - они становились совершенно другими людьми. С ними можно было разговаривать, можно было решать какие-то вопросы.
 На сегодняшний день, после того, когда более-менее ситуация в угольной отрасли стабилизировалась, к власти приходят другие люди. У нас сейчас Сергей Евгеньевич Цивилёв, министр энергетики, он уже 18-й министр. Это только на моей памяти, работая в Москве. А одно время они у нас менялись каждые три месяца. Даже разговаривать не с кем было. 
Я не хочу никого обидеть, но во многом сегодня сидят чиновники, которые предмет не понимают, чем они управляют, и разговаривать очень сложно в Москве, чтобы решить какой-то вопрос, доказать, убедить.
А зачастую от них зависит подготовка документа, который потом спускают вниз, а там он не работает.  Недовольство людей возникает, скандал. А дальше люди куда? Только к нам в профсоюз, потому что в партию не пойдёшь, не достучишься, до депутатов вообще не добежишь. 
К нам приходят, и мы начинаем разбираться с вопросом. Я ко всему являюсь членом Российской трёхсторонней комиссии. Любые федеральные законы, нормы и правила, которые принимаются на федеральном уровне касательно социально-трудовых отношений, не могут быть приняты без рассмотрения Российской трёхсторонней комиссии. Это такой фильтр, через который мы пытаемся влиять на ситуацию в отрасли.
Поэтому я откровенно скажу, что работа с чиновниками весьма сложна. Работа в профсоюзе позволила досконально узнать угольную отрасль, людей, их психологию, менталитет. Я объездил не только всю страну, но и мир, поскольку являюсь председателем Всемирного горного комитета. Я посмотрел угольную отрасль в других странах: в Австралии, в Америке, в Европе, в Африке, в Индии и так далее. Это дало возможность мне несколько по-другому смотреть на наши внутренние проблемы, на развитие, разговаривать с собственниками, с правительством.  поскольку, когда знаешь, когда анализируешь и есть что с чем сравнивать, можно вести диалог. 
Работая в угле, я принесу больше пользы, чем где-либо еще. И желания куда-то уходить из профсоюза, честно скажу, пока у меня нет.
Я – парень с площади
— Вот мы и вплотную подошли к вопросу, каким должен быть профсоюзный лидер?И в чем основное назначение профсоюзной организации? С высоты опыта и учитывая непростую судьбу самого профдвижения…
—  Мне легко работать в профсоюзе, потому что я парень с площади. Я не из системы, я пришёл в профсоюз с реального производства через забастовку, через площадь. И у меня другое представление, другое понимание, чем должен заниматься профсоюз, чем у тех людей, которые прошли через определённые, так сказать, административные какие-то фильтры.
И на сегодня мне сложно даже общаться с некоторыми моими коллегами. Все уже достаточно возрастные и все мы вышли из Советского Союза, из советской шинели выросли, но психология у многих, к сожалению, профсоюзных лидеров консервативная.  Может быть, в этом есть и положительные моменты, но психология социалистическая, советская.
Мне легче работать, потому что я понимаю, что мы живем в другой формации, мы живем в условиях капитализма. Угольная отрасль на 100% частная, сформирована у наших олигархов, прошла несколько итераций: покупалась, продавалась, перепродавалась, реформировалась, закрывалась, открывалась. У нас в некоторых компаниях уже по семь, по восемь раз менялись собственники. И сейчас в силу санкций изменения продолжаются.
Я для себя сделал вывод, что, во-первых, в профсоюзе все равны. Мужчины, женщины, молодежь -  неважно. Я считаю, человек вступает в профсоюз из корыстных соображений, потому что, когда он приходит на производство, начинает работать, то сталкивается с какими-то проблемами, либо априори, либо в процессе трудодействия. Очень быстро он понимает, что в одиночку противостоять ущемлениям в охране труда, заработной плате, в трудовых отношениях невозможно. И тогда работники объединяются в профсоюз, потому что вместе легче защититься. И слава Богу, наш трудовой кодекс сегодня - это своего рода производная от КЗОТа. Ведь в советское время было очень много, так сказать, льгот, гарантий у трудящихся, они были закреплены в кодексе законов о труде, и оттуда многие вещи перекочевали в трудовой кодекс сегодня.
Все международные нормативы, документы говорят о том, что работник слабее априори работодателя, поэтому власть и государство должны его защищать. И сегодня механизм защиты и самозащиты во многом определён через профсоюз, как через инструмент. Люди, чтобы защитить себя, приходят туда, потому что, чем больше мы людей защищаем, тем больше мы укрепляем льготы, например, через тарифы, совершенствование колдоговора. 
Но люди, решив свои личные проблемы, не хотят в профсоюзе платить взносы, жаба давит. Сначала корысть, так сказать, толкала прийти в профсоюз, чтобы защититься, а, защитившись, решив свои вопросы, дальше корысть заставляет выйти из профсоюза.
Ленивых людей в России нет, все приходят на работу, чтобы обеспечить свою семью.  Как повелось с незапамятных времен: женщина должна родить ребенка, должна беречь очаг, а мужик должен обеспечить этот очаг, принести туда еду, питание необходимое, и защитить, вплоть до того, что ценой своей жизни, свой очаг.
Исходя из этой парадигмы, мы, профсоюз, защищаем человека, его рабочее место, уровень его зарплаты.  Следом возникает второй вопрос, тем более у нас, у шахтеров, - это охрана труда и безопасность производства, на котором мы работаем. А дальше, исходя из простых жизненных вещей, что человеку надо? Хлеба и зрелища.
Вот когда человек сытый, хочется посмотреть зрелище. Когда он голодный, ему зрелища нужны, ему нужен хлеб. Мы хлеб дали, мы его защитили, безопасность ему обеспечили, мы его накормили. Я помню хорошо 90-е годы, когда мы ходили голодные по помойкам, люди собирали что-нибудь покушать, продавали, распродавали. Я помню 2008 год, когда мы по полгода без зарплаты сидели, не только шахтеры, вся Россия. 
Я помню, когда шахтеры голодные шли в шахту и падали в обморок, либо получали тормозок, отдавали детям, а сами шли голодные в шахту. Так вот, такого сейчас не встретишь, людей мы  накормили, тепло дали, дальше людям нужно зрелище. Возникает вопрос у профсоюза, что делать? Безусловно, организовывать какие-то нужные людям мероприятия, ради чего, собственно, люди объединяются.
Какие-то культурные мероприятия, спортивные мероприятия на производстве. Занять свободное от работы время человеку, живущему на земле просто. А когда люди живут в этих человейниках, в квартире, -очень непросто. И вот мы, собственно, эти вещи решаем…
У нас нет отдельной молодежной, так сказать, комиссии, да, потому что мы считаем тоже все равны, в тарифных соглашениях льгот и компенсации для молодежи у нас прописаны, в договорах прописаны, а формировать какие-то специальные комитеты, комиссии молодежные смысл какой? У нас были попытки сформировать молодёжные комиссии. Толку из этого никакого не вышло. 
Поэтому я считаю, у профсоюза есть определённая задача. Первое — это решение экономических вопросов по зарплате на рабочем месте. Даже не борьба за рабочее место, потому что сегодня мы не определяем количество рабочих мест, сегодня это определяет собственник. Если он свои деньги где-то взял, купил производство и какую-то технологию, то знает сколько работников ему нужно, и мы на это повлиять не можем. Есть какие-то технологические нормы, где сколько должно быть людей и расстановка, но они определены федеральными законами.
А вот дальше я говорю, если ты уже взял работника на рабочее место, будь любезен, одень обуй, обеспечь безопасность, заработной платой. То есть, собственно, мы работника здесь защищаем. А вот все остальное, так сказать, пришедшее к нам из социализма, субботники какие-то, социальные мероприятия — это уже, так сказать, приложение, потому что все стоит денег.
Если работодатель дает деньги на это и считает, что нужно проводить, мы совместно с работодателем эти вещи проводим. Но, к сожалению, у нас в угольной отрасли, поскольку собственность вся в частных руках, это сложно. И дело даже не в том, что хозяева все алчные, а в том, что главная их цель заключается в получении прибыли.
Пионерлагерь на асфальте
— Но, социалкой должен кто-то заниматься на предприятии?
— Сегодня решение социальных вопросов осуществляется исключительно из прибыли. И профсоюзы и предприятия потеряли социальную базу. У шахтёров раньше были шикарные дома отдыха, пансионаты, пионерские лагеря, спортивные сооружения.
— Когда прошла реструктуризация, угольные компании стали частными, все эти социальные объекты стали обузой. Я бьюсь на правительственном уровне за то, чтобы сделать нам федеральный реестр социально значимых объектов — санатории, профилактории, дома отдыха, пионерские лагеря, дома культуры и так далее, и перейти с кадастровой системы налогообложения, на балансовую систему налогообложения, потому что кадастровая стоимость налогообложения — это, условно говоря, такая мифическая цифра. Это кому как в голову стрельнет, то так ее и оценят. Сейчас перешли на государственную кадастровую оценку, а раньше была она частная. Нужно было платить налоги за социальные объекты, которые не являются производственными, не приносят прибыль работодателю с кадастровой стоимости.
Зачем работодателю пионерский лагерь или санаторий, он себе лучше яхту очередную купит. Так мы потеряли базу.
А ту социальную базу, те пионерские лагеря, санатории, которые оставались, Соцстрах отобрал у профсоюзов и путевки на отдых, их в пионерский лагерь теперь дают через социальное страхование, через другие фонды кому?
Детям, семьи которых находятся в тяжелом материальном положении, малоимущим семьям. Но самое интересное другое: мы, шахтёры, как и работники других отраслей, платим взносы и налоги. И, казалось бы, в ответ на это мы должны получать точно так же какие-то льготные путёвки для оздоровления детей, лечения и так далее. Но нам ничего не достается. Понятно, что путевок на всех не хватает, а свои пионерские лагеря мы изничтожили.
И вот последняя летняя оздоровительная кампания этого года, когда мы так рассматривали вопрос, я замминистру просвещения задал простой вопрос: «Сколько детей мы оздоровили?» Я спросил, сколько из них отдохнули в пионерских лагерях на асфальте, когда на базе школы создают пионерский лагерь.
Но ведь это не отдых. Если бы социальные объекты были в некоем социальном реестре и их перевели на балансовую стоимость, то она была бы гораздо дешевле. Ее можно было бы поместить в себестоимость продукции, содержать и решать многие вопросы. 
Главная проблема - демография
— Почему женщины не хотят рожать детей?
— Сегодня мы столкнулись с тем, что у нас рождаемость упала. В России, если взять за последние шесть лет, мы по миллиону человек в год теряли, , даже с учётом того, что к нам пришли новые территории ДНР, ЛНР, Запорожье и Херсон, у нас общий дисбаланс - минус два миллиона, по факту мы миллион человек в год теряем.
У нас рождаемость, если по прошлому национальному проекту «Демография» должна была составлять на сегодняшний день 1,7 на семью, то она сегодня по факту 1,36. И сейчас стоит вопрос выживания государства. Не зря наш президент сегодня ставит основную задачу – решение вопроса демографии. И на вопрос почему, уже прямо сказал, что если у нас не будет людей, зачем нам армия, все остальное, кого учить, кого защищать, кого лечить.
А он многие вещи предпринимает, чтобы женщины рожали. Материнский капитал, многое другое. Но и это не решает пока проблему полностью. Дали деньги, женщина ребенка родила. А завтра что? Какое у него будущее, куда его девать? Дальше как раз нужна социальная база, пионерские лагеря, база отдыха, лечения детей этих и плюс решение многих социальных вопросов, которые сами по себе повышают жизненный уровень.
И тогда возникает мотивация родить ребенка. На Дальневосточном экономическом форуме на острове Русский среди студентов провели опрос, по которому 42% сказали, что мы не видим в будущем перспективы у наших детей и возникает вопрос, зачем нам их рожать. Мы рожать не собираемся - 42 процента молодых людей, это же страшно!
Мы же должны понимать, что одними деньгами ничего не сделаешь. Первый ребенок - это дитя любви. А все последующие -  это уже разум. 
И потом самое страшное, что двое молодых сошлись, по 50 - 60 тысяч получают и вроде бы достаточно на сегодняшний день для Волгограда. Но стоит им родить ребенка, они сразу проваливаются по социальному уровню, по доходам. 

— Несколько раз мы подходили к этой теме, но я так и не спросил. Сколько же зарабатывают шахтеры?
- Сегодня у нас в отрасли 110 тысяч средняя зарплата. У забойщиков, комбайнеров зарплата доходит до 200 тысяч. 
Охрана труда стоит денег
- Вы считаете, что предприятия с частной собственностью управляются эффективнее?
—. Мы в рамках Советского Союза добыли 760 миллионов тонн угля. Из них в 88-й год мы добыли 425,4 миллиона тонн угля. В угольной отрасли работало 1,2 млн. человек.
Это в целом, потому что у нас социалка была, свои совхозы, колхозы, жилье, школы, ну и так далее, как обычно в советское время. Но из них на угле работало порядка около 600 тысяч. Дальше мы уходим в частную собственность. Мы упали где-то в 2002 году, наверное, до 228 млн тонн, сейчас точно не вспомню.
И когда мы переформатировались, собственник закрыл убыточные предприятия. Причем мы закрыли 187 шахт. И вот в прошлом году мы добыли 442 миллиона тонн угля, то есть больше, чем при советской власти.
При этом в отрасли у нас работает 142 тысячи, а на угле непосредственно открытые и подземные работы, где идет добыча угля, у нас работает порядка 80 тысяч человек. И производство выскочило в 4 раза, и эффективность выросла. При этом у нас в советский период времени на подземных работах практически на каждый миллион тонн угля погибал человек.
У нас были годы, когда и по 300 с лишним человек погибало. А скажем, прошлый год возьмем, у нас под землей погибло 5 человек на сегодняшний день и 9 человек погибло на открытых работах. Ситуация с безопасностью труда кардинально улучшилась. Говорю это не без гордости за наш профсоюз, поскольку мы работодателей так зажали, что сегодня у нас под землёй погибает меньше, чем на поверхности.
Я уделяю максимальное время безопасности, охране труда. Потому что через борьбу за охрану труда мы как профсоюз, можем влиять на работодателя и на систему оплаты труда, и на выплаты, и на премии, и на компенсации, и на баланс условно-постоянной переменной части. Ну и плюс - охрана труда стоит денег.
И когда работодатель выделяет деньги на безопасность и охрану труда, он способствует более эффективной нашей работе, потому что мы меньше думаем о безопасности, а мы защищены, и мы более эффективно начинаем работать. И в этом случае можно сказать, что частник более эффективный.
О социальном партнерстве
— Согласны ли вы с утверждением, что профсоюз выполняет роль демпфера между работодателем и работником? 
- Мы прошли первый этап дикого капитализма, когда все хватали и рвали, что только можно и считали, что они всё решают и больше им никто не нужен. Дальше споткнулись на всё-таки трудовых взаимоотношениях, на эффективности, на отношении к работе. И работодатель понял, что с нами, с профсоюзом легче договариваться, решать какие-то вопросы на стадии возникновение конфликта, чем ждать его развития. 
Тем более мы, профсоюз, амортизируем ситуацию, мы ее понимаем, знаем, доносим до работодателя, и он понимает, что нужно договариваться, более эффективно решает проблемы. Опять же здесь у работодателя корысть, потому что чем стабильнее ситуация на предприятии, тем больше возможностей для привлечения инвестиций в развитие производства.
- Получается, что профсоюз и работодатель работают вместе и не противостоят друг-другу?
— Работодатель тоже стал умнее, мудрее. Сегодня первый этап накопления капитала и эйфория от того, что я владею, я собственник, уже прошел, потому что государство поставило многие вещи на свои места и стабилизировало налоговую систему и договорную систему и обязательства и приняло разные обязательные нормативные федеральные документы, законы, правила, по которым нужно жить, которые работодатель должен выполнять. И он прекрасно понимает, что сегодня без профсоюза, без взаимодействия с профсоюзом и с коллективом он сделать многие вещи не может.
И у нас как бы более-менее сегодня в целом сложилась такая хорошая система социального партнерства, она жесткая, Она не такое вот дружеское объятие, но она конструктивная, и мы работаем в правильном направлении.
— Есть примеры, когда и собственность неожиданно находит себе нового владельца. С государством шутки плохи…
— Вот знаете, мы тоже боялись, когда нас приватизировали, а потом шла продажа. У нас же были собственники, например, командир подводной лодки, лётчик военный, потом, я даже скажу смешное, директором одной из сложнейших компаний вдруг стал врач-гинеколог. У нас кого только не было.
Кто бы ни был собственником, ему нужна прибыль, а чтобы была прибыль, мы должны копать уголь, чтобы мы копали уголь, мы должны оплатить, создать безопасные условия труда. И поэтому мы к этому относимся уже спокойно.
Волгоград – наша духовная скрепа
— У нас в области скачи неделю - ни одного террикона не встретишь. Почему местом работы семинара-совещания вы выбрали именно Волгоград? 
— Мы ежегодно в сентябре проводим такую учёбу, и я, как председатель, каждый раз стараюсь организовать его в разных местах.
Мы проводили учебу в Москве, в Сочи, в Петербурге, в Казани. В связи с СВО и санкциями, отсутствует возможность уехать за рубеж. В прошлом году мы планировали учебу провести в Сочи в сентябре месяце, но  посчитали, что Сочи дорого. И оказалось самое-то интересное, что людей мы со всей России собираем в Москву, чтобы потом куда-то везти.
Нам дешевле было провести учебу в Белоруссии. Мы привезли всех председателей, всю Россию в Минск. И там прошла у нас учеба. Вот по такой же схеме, как сейчас в Волгограде. При этом люди увидели Белоруссию, увидели людей, увидели социально-экономическую обстановку, ситуацию. Кто такой Батька - президент Белоруссии. Потому что про него много чего рассказывают. И когда ребята увидели чистоту, порядок, отношение, восприятие, решение проблем, аналогичных нашим там, у людей в голове были какие-то просветления, и мы могли многие вещи как-то тоже у себя использовать.
В этом году, когда мы готовили учебу, у нас тоже были разные варианты. Ну и спасибо Татьяне Николаевне! Она предложила, и мы с ней согласовали вопрос приезда наших людей в Волгоград. Почему? Скажу просто. Я, как председатель, понимаю, что нужно людям дать, помимо остального, еще что-то духовное.
А Волгоград — это Сталинградская битва, это перелом, это победа в Великой Отечественной войне! И на следующий год у нас 80 лет Победы, юбилейная дата. И куда еще людей можно привезти? Вот я и привез людей сюда, в Волгоград, многие первый раз в жизни приехали в этот замечательный город.
Мы увидели Мамаев Курган, музей-панораму Сталинградской битвы, посмотрели город. В целом люди в восторге. И по-другому оценивают ситуацию, место, роль СВО, политику, деятельность профсоюза. Поэтому я считаю, что мы, помимо нашей прямой задачи учебной, ещё выполняем некую научно-историческую и просветительскую деятельность.
Это же, как круги на воде в озере, куда мы бросили камень. Они разъехались по всей России, и ретранслируют увиденное здесь другим людям, и формируется некий психотип восприятия и гордости, и понимания, и патриотизма, и величия нашей страны. Вот так мы оказались в Волгограде.
— Хороший финал нашей беседы. Спасибо за интересный разговор!